Однако наблюдается и обратное направление ассоциации. При восприятии на слух знаков, характерных для языка письма (например, аббревиатур), в памяти могут всплывать образы соответствующих графических знаков. Для иностранного языка ассоциация «звуковой образ —> графический образ» обычна в тех случаях, когда индивид раньше осваивает письменный язык, чем звуковой, или чаще практикуется в письменной коммуникации, чем в устной. При таких условиях графические образы знаков и моделей могут явно превалировать над акустическими, и в процессе слушания в мозгу реципиента будут ассоциативно вызываться зрительные образы эквивалентных письменных знаков. Услышав слово [r'si:v], такой реципиент «увидит» своим мысленным взором образ графемной цепочки receive, тогда как для носителя языка эта ассоциация будет совершенно нехарактерной. Привычка к мысленной визуализации слышимого в сфере иностранного языка оказывается столь же заурядной, как привычка к мысленному проговариванию в сфере письменного родного языка.
И все же попытки мысленного проговаривания письменных сообщений в процессе чтения про себя (не очень быстрого) и письма имеют место и при преобладании «обратных» ассоциаций. Причину этого явления надо искать в коммуникативной привычке коммуникантов, выработанной при общении на родном языке, где полностью преобладает первый тип ассоциаций. Поскольку мы привыкли частично проговаривать то, что читаем и пишем на родном языке, эта привычка переносится и на иностранный язык. Как мы уже знаем, качество мысленного проговаривания никак не отражается на правильности рецепции или продуцирования письменных сообщений. На начальных стадиях овладения чтением про себя мысленное проговаривание неизбежно, и необходимо контролировать его правильность. Привычка мысленно проговаривать текст изживается при овладении техникой быстрого и сверхбыстрого чтения, точно так же как при достаточном освоении звуковой коммуникации на иностранном языке отбрасываются привычки визуализации.
Итак, для участия в звуковой и письменной коммуникации необходимо прежде всего наличие в коммуникаторе необходимых акустических и графических психологических единиц (и операторов — навыков пользования ими). Что же касается ассоциативных связей между этими единицами, то их ценность заключается не в том, что они существенно влияют на ход языковой коммуникации, ибо такое влияние имеет факультативный и пережиточный характер, а в их фундаментальном значении для посреднических операций чтения вслух и записи речи.
Кроме того, постоянная психологическая связь между элементами, знаками и моделями звукового и письменного языков делает возможным непринужденный переход знаков из одной системы в другую и пополнение одного из коммуникаторов через деятельность другого. Наиболее тесная связь между письменным и звуковым языками наблюдается, вероятно, в эстетическом субрегистре, ибо художественные произведения прозы и в особенности драматургии и поэзии создаются и распространяются в письменной форме с расчетом на их мысленное или физическое перекодирование на язык звуков; в процессе создания этих произведений автором они, конечно, тоже мысленно проговариваются.
Сопоставляя то, что говорится и слушается, с тем, что читается и пишется в пределах одного языкового коллектива, мы замечаем, помимо конгруэнтности значительной части знаковых систем, также и переход знаков и структур из одной системы в другую. Весьма часты случаи, когда знак, появившийся и ставший рекуррентным в устном общении, обретает эквивалент в языке письма лишь через большой промежуток времени, который ранее мог измеряться десятками и даже сотнями лет. Для современных языковых коллективов характерен и обратный путь: многие знаки и структуры, создаваемые в письменном познавательном субрегистре (язык науки), долгое время отсутствуют или вообще не находят репрезентации в звуковом языке.
